Читая материал, собранный новошахтинской школьницей Ксенией Тарановой об одной из судеб, опаленных войной, невозможно сдержать слезы. По таким сценариям снимают фильмы, но это не фильм, а судьба реального человека, реальной семьи.
…Работая в школьном музее со списками детей войны, в одном из документов мы обнаружили скупые строчки: «Квиткина Клавдия Михайловна. Родилась в Германии в концлагере». Стало ясно: нужно просить о встрече, ведь всё меньше остается людей, детство которых совпало с войной: блокадников, тружеников тыла, сыновей полков, узников концлагерей. И вот мы уже слушаем рассказ Клавдии Михайловны и ее дочери Татьяны Васильевны об их маме и бабушке Ожередовой Анне Александровне, уроженке села Алексеево-Тузлова.
…1942 год. Мать просит Ганну сходить в Новоборовицы, соседнее украинское село, где живет семья ее брата, ушедшего на войну. Там остались невестка и четверо маленьких ребятишек, которым надо помочь. Девушка, наскоро собравшись, идет, еще не зная, что село уже заняли немцы и домой она не вернется.
В один из дней Аня пошла за водой к колодцу. Внезапно за углом дома чья-то рука, словно клещами, схватила сзади за плечо. Боковым зрением девушка увидела автомат, и сознание обожгла мысль: «Немцы!». Через минуту она стала свидетельницей сцены, которая преследовала ее до конца жизни. Из соседней хаты вывели пятерых русских солдат, которые пытались спрятаться на чердаке дома, хозяйку и ее пятилетнего сына.
Бойцов заставили рыть яму посреди двора. Когда могила была готова, впереди поставили солдат, затем по периметру хозяйку с ребенком и Ганну с двенадцатилетним сыном председателя сельского совета, которого тоже схватили на дороге. Пулеметная очередь — глухой стук тел, опять очередь — и опять падающие тела. Ганне казалось, что все происходящее — дурной сон. Но когда упала сраженная пулей соседка, а ее сын дико и страшно закричал, девушка очнулась. Она видела, как мальчишка вцепился зубами в ногу фашиста, а тот, недолго думая, схватил вилы и надел ребенка на зубцы, а потом кинул в навозную кучу. Истекающий кровью мальчик был еще жив. Кровь пузырилась на его губах…
Ганна, побелевшая и помертвевшая, ожидала, что следующими будут они с Пашкой, но, видно, планы у немцев были другие. Их погнали на площадь, где в машины грузили молодежь, которую угоняли в Германию. В Ровеньках перегрузили молодежь в вагоны для скота и повезли в Польшу.
По воспоминаниям Ганны, их довезли до концлагеря. В приёмном дворе находилась грузовая платформа, к которой была подведена железнодорожная ветка. Туда подавался состав для выгрузки вагонами назад, сам паровоз через ворота в концлагерь не заезжал, что обеспечивало секретность объекта. Но, видно, чего-то не рассчитали педантичные немцы: чтобы ворота закрылись, надо было один вагон убрать. Его отцепили и присоединили к другому составу. Ганна и её односельчане услышали, как один из машинистов закричал: «Девчата, вас везут в Германию! Прощайте, мои хорошие!».
Позже, изучая структуру лагерей в Польше, мы узнали, что собственная железная дорога была только в лагерях Треблинка и Белжец, это было «хозяйство» Гиммлера, которое можно назвать фабрикой смерти. И вряд ли смогла бы Ганна увидеть свой дом, если бы хватило места их вагону. Выход на волю там был один – серым дымом газовых камер.
Путь лежал дальше – на запад. Германия остро нуждалась в рабочих руках на химическом производстве. Завод, куда прибыл состав с русскими девушками, находился в местечке Гюльс.
Привезенных узников сразу же разделили. Пашку – в детский барак, Ганну с подругами – в женский. Позже девушки узнали, что мальчик умер от голода и болезней, но, скорее всего, «болезни» – это последствия опытов над детьми и регулярного сбора крови.
Режим работы концлагеря был жестким. Подъем в четыре часа утра. Выгоняли из бараков в любую погоду. Потом завтрак, баланда «вода с водой». Иногда, желая поразвлечься, немцы бросали за проволоку остатки еды, порой с червями. Подбирали, очищали и ели, так как чувство голода было постоянным. Дальше строем шли на завод. Труд в цехах был тяжелым, изнуряющим, отвратительный запах разогретой резины проникал в каждую клеточку тела. Затем — путь в барак, ужин — похлебка с брюквой — казался божественным… И тяжелый сон. В четыре утра по звуку рельса начинался новый виток ада. Ко всему может привыкнуть человек. Но было еще то, к чему привыкнуть невозможно, о чем говорить больно и стыдно. Кроме морального насилия, было и насилие физическое.
Немцы девушек не трогали – брезговали. Усердствовали «свои» – полицаи с Западной Украины, бандеровцы. У некоторых женщин родились дети, судьба которых была предрешена: у младенцев забирали кровь, а маленькие тельца попадали в тележку, на которую сваливали трупы «доходяг», чтобы отправить в крематорий. Все человеческие останки из печи попадали в дробилку, потом везли на завод, где их закатывали в материал, идущий на изготовление шин. Такая практика была на всех заводах. Волосы убитых – в матрасы, пепел – на удобрения, кости – на изготовление скатов для немецких машин и мотоциклов. Страшное безотходное производство!
29 января 1945 года у Ганны родилась девочка. Трудно передать, что чувствовала мать по отношению к ребенку: нежеланная, нелюбимая, но такая крохотная и беззащитная. И материнский инстинкт победил. Знала, что жить девочке оставалось считанные дни, пока не придут врачи. Но судьба вновь распорядилась иначе. Дочь родилась с «желтушкой», и врач, ее осматривая, отрицательно покачал головой: для опытов или забора крови непригодна. Так девочка, которую мать назвала Светой, осталась жить.
А в апреле случилось страшное: комендант распорядился бросить ребенка в печь вместе с расстрелянными людьми. Немцы, чувствуя приближение конца, производили чистку лагерей, сворачивали свои лаборатории. Ганна, как раненая волчица, бежала за тележкой, где лежала среди мертвых тел ее крошечная дочка. И тут вновь вмешалась судьба, решившая, что девочке суждено жить. Раздалась сирена, потом взрывы, обрушившие стены концлагеря. Самолеты сбрасывали бомбы на завод. Шло наступление. Это были войска союзников-американцев, которые и освободили узников концлагеря под номером 225.
В 1946 году Ганна с дочкой прошла фильтрацию в Ровеньках, где работники НКВД проверили все документы, сопоставив с теми, которые пришли из концлагеря, и именно они посоветовали взять новое имя для себя и ребенка, чтобы навсегда закрыть эту страшную страницу своей жизни. В 90-е годы Клавдии Михайловне, уехавшей в Новошахтинск, пришлось уже самой восстанавливать то, что пережила ее мать. Советское правительство добилось от Германии выплаты компенсаций всем узникам концлагерей. Вот тогда и стали поднимать архивы, искать свидетелей и очевидцев.
Клавдия Михайловна показывает нам архивные документы, выписки. Голос дрожит от волнения. Женщина заканчивает свой рассказ словами: «Я выжила, наверное, для того, чтобы рассказать о том, что такое фашизм. В чем была виновна моя мать? Лишь в том, что немцы напали на Россию, что среди украинцев были предатели, что мирное население оказалось заложником бесчеловечных порядков истинных арийцев».
Сейчас тоже идет война. Фашизм вновь поднимает голову, вербуя в свои ряды молодых людей, которые выкрикивают неонацистские лозунги, желая выглядеть «крутыми» в глазах своих «кураторов». И невдомёк многим из них, что «промывают» им мозги преемники тех, кто провозгласил себя «высшей расой», а остальным уготовил участь рабов и газовые камеры.
